…И немного абсурдятины. Канада похожа на Россию: такой же климат, снега и преимущественно затянутое облаками серое небо. Тем легче будет понять и оценить невероятные загадки-эксперименты, которые предлагает зрителям автор канадского фильма «Универсальный язык» Мэттью Ранкин.
Мы во франкоязычном Квебеке. Зима. Снега. Вьюга. Снежные равнины рассечены лентами автострад, и где-то между ними со своими домами, магазинами, автобусами и кладбищами гнездятся люди. Когда все это происходит — не уточняют, но в городе случились непостижимые перемены. Световые рекламы, вывески, даже финальные титры только арабской вязью. Французский преподают в школах с французским уклоном, а все канадцы говорят только на фарси. Вывески на фарси, детишки гуторят на фарси. И никто этому не удивляется.
Потому что и облик подавляющего большинства здешних жителей ярко восточный, а европейского вида люди приезжают сюда, в Виннипег, на экскурсию. Чем-то навсегда испуганный гид в сером водит закоченевшую тургруппу: вот часы без стрелок, потому что здесь нет времени. Вот памятник отцам-основателям — возле него надо отбыть 30 минут молчания. Вот забытый кем-то в незапамятные времена старый заиндевевший чемодан, а вот фонтан, в котором с тех же времен нет воды.
Фон бессобытийных событий — серые человейники, кирпичные плоскости, картонный гранит и печальные лабазы. Единственное дерево срубили, чтобы не загораживало то, что здесь называют фреской. Окоченевшая тургруппа тянется медлительно и уныло, ошеломленно читая плакаты, запрещающие людям без дела «просто ходить». Оруэлл стал бытом.
Фильм распадается на три как бы новеллы с общими персонажами.
1: Школьника-очкарика выгнали из класса, потому что он потерял очки и не может разобрать начертанное учителем. Вместо очков он найдет вмерзшую в лужу купюру и теперь будет искать топорик, чтобы, разбив лед, ее добыть.
2: А между тем некая дама в автобусе бунтует, потому что не хочет сидеть рядом с премированной индейкой, ибо ей в жизни и так пришлось много страдать. Индейки в этом фильме вообще играют ключевую роль: они кудахчут за кадром, они топочут в кадре, их разводят, кормят и награждают, ими торгуют и угощают.
3: А между тем некий Мэттью, поставив цветочек на могиле отца, вернется домой к 76-летней маме, которая его уже не узнает, принимая за своего полузабытого сына ухаживающего за старушкой Масуда. Да и правда: какая разница — Мэттью и Масуд звучат почти одинаково. Жена у Масуда человек добрый, работает на кладбище лакримологом. А лакримология — такая вроде бы наука, изучающая плач, скорбь и слезы. Не случайно в течение всего фильма нам будет подвывать о чем-то плачущий ветер.
Эта томительная заколдованность картины — секрет ее гипнотического воздействия. Здесь абсурд стал бытом, повседневностью, прозой. Это как если бы мы в природно похожей на Канаду России однажды проснулись, оглянулись, а все вокруг говорят по-китайски. И это будет нормально: Иван и Ван И — какая разница? Помнится, в прогностическом фильме Зельдовича-Сорокина «Мишень» иероглифы уже стали нашим бытом. Да и великий скандал, только что лишивший актрису Гаскон «Оскара», связан с ее неполиткорректным предчувствием, что при таком развитии событий вся Америка скоро наденет хиджаб. Общественные кошмары носятся в воздухе, не зная границ и расстояний.
Режиссер абсолютно авторской картины «Универсальный язык» Мэттью Ранкин уже после дебютного «ХХ века» прослыл любимым абсурдистом Канады. Он в каждом кадре очень серьезен, почти трагичен. И это как бы его комментарий. Надо видеть его, горестного, в роли того самого нерадивого сына, которого не узнает родная мама.
Абсурдно все: сама ситуация с произрастанием на канадской почве стилистики иранского неореализма, необъяснимость всего происходящего, картонно-плоскостные композиции кадров в духе лучших фильмов Уэса Андерсона, диалоги в духе лучших абсурдятин Роя Андерссона, иногда протекающие отдельно от кадра и превращающие кино в радиотеатр, нежилая обстановка рекордно куцего быта, меланхолический характер разговоров. Вот прохожим прохожий всучивает измельчитель бумаги. «Но у нас нет бумаги!» — «Тогда можно с ним делать лапшу! Или шнурки!». Какая, действительно, разница!
И даже в знаменитых канадских кофейнях Тима Хортонса, похожих на чайный уголок в хургадской обувной лавке, все пьют уже не кофе, а чай. Им, похоже, питаются. Его хлебают, степенно умакнув в него кусочек сахара. Такая меланхолия в болоте, скорбь неизбывная в философском стиле «Раздели мою печаль!». Восток даже и в канадский мороз — дело непостижимо тонкое.
Действие светлого будущего, конечно же, происходит 29 февраля — в день, который случается только раз в четыре года. Называется — «Универсальный язык». Смотрите в кинотеатре за углом.
