Содержание:
Роман Мерзляков (Волгоград)Поэт Юрий Кублановский провел первую после пандемии встречу с читателями. Для этого он приехал в Волгоград, где подарил областной библиотеке трехтомник, который назвал подведением итогов своего творчества. Вот наиболее интересные моменты из его выступления.
О реках
Несколько раз срывалась эта поездка. Я почувствовал в Волгограде редкую для волжских городов мощь, обычно они все-таки более провинциальные. Он же больше похож на столицу. Я родился в Рыбинске — там и Волга немного другая. Я волжанин, и почти все мои стихи, в которых упоминаются реки, — они о Волге. А сейчас мы с супругой живем на Оке. И частью моей поэзии стала Ока, она течет у меня по жилам.
Как начал писать
Стихи начал писать в 15 лет, хотя лет с 10 думал, что буду художником, до сотни акварелей за лето писал. Но пришли стихи. Месяц, два, пять не можешь двух слов сложить, а потом за неделю несколько стихотворений рождается. По молодости писал залпом, теперь гораздо дольше. И испытываешь не столько радость, сколько шестое чувство советского человека: чувство глубокого удовлетворения.
Духовные скитания
Я в гости зашел к друзьям-математикам и увидел на стене портрет бородатого мужчины. Это был философ Павел Флоренский, расстрелянный на Соловках. Впервые я услышал тогда это географическое название. А после МГУ решил поехать туда работать гидом. Мне открылся целый мир. На экскурсиях мне попадались дети зэков, сидевших там. Я уезжал из Москвы богемным эстетом, а вернулся с пониманием драматизма истории. Я стал относиться к стране с большей бережностью. Если б не поехал туда, мог бы стать диссидентом с набором примитивных представлений.
Еще в студенческие годы я ездил подработать в Псково-Печерский монастырь. Это 1966 год. Нам платили сумму, равную стипендии. Инок Мартемьян попросил завезти просфору ясновидящей под Изборском. Я разыскал эту деревню, вошел в избу. Под окном на койке лежала женщина, никто не мог предупредить ее о моем приходе. А она сказала: «Здравствуй, Юрий». Эта история не давала мне покоя, потом она отразилась в стихотворении:
Сам теперь я часто лежу, болея.
По другую сторону листопада,
если повидаемся, Пелагея,
вновь меня признаешь ли там
за брата?
Об эмиграции
Россию мне предложили покинуть ночью на Лубянке. «Нового Гумилева мы из вас делать не будем», — сказали мне. В Нью-Йорке Иосиф Бродский выпустил мою первую книгу, когда я послал ему свой самиздатовский «гроссбух».
Русскую литературу Томас Манн называл святой. А при советской власти каждого литератора оценивали по оппозиционности самодержавию.
Работая на радио в Париже, я пытался показать другие, религиозные корни нашей словесности. Когда начались либеральные процессы, я приехал в Вермонт к Солженицыну и рассказал, что в Москве показали фильм невозвращенца Тарковского. Тогда я решился послать стихи в «Знамя», и меня опубликовали. Я перестал быть политическим эмигрантом, а был просто поэтом в изгнании. А поэту резонно жить одной жизнью с читателями, разделять судьбу Родины. Я посчитал своим долгом вернуться. В 1990 году приехал домой и больше 12 лет на Запад не выезжал. Всю «криминальную революцию» прожил на родине. А некоторые мои коллеги рванули туда и жили от одного гранта до другого.
Русская литература еще вырулит к своей значительности
Встречи с великими
Я четыре раза слушал, как Бродский декламирует стихи: дважды в России, в Париже и в Амстердаме. Запомнился не смысл его стихов, а впечатление гула колокола. Это помогает потом чтению: вспоминаешь, как звучит стихотворение у автора.
Я был первым журналистом, который взял интервью у Андрея Тарковского в Париже. У него я больше люблю видеоряд, а не размышления героев, претендующие на глубокомыслие. Они вторичны, но поразительно сняты, остаются в памяти. Когда я брал у него интервью, он удивился, что я знаю Бердяева. Не знаю, с кем общался Тарковский, если человек, знающий Бердяева, был для него в новинку.
