В Музее истории религий в Санкт-Петербурге 22 февраля откроется передвижная выставка «Русский стиль: Сталь» — шесть десятков изображений, сделанных современными художниками на стальных плитах от стандартных армейских бронежилетов. Проект не новый, он уже два года кочует по стране, но эта выставка — все же особенная.
Интерес к цифровому искусству, осмысляющему спецоперацию, уже очевиден всем. И не последнюю роль сыграли две резонансные выставки, прошедшие этой зимой в столице. «Тут совсем не так, как в твоих розовых очках» — в Галерее на Трубной. И «Русский императив» — в Беляево.
За всеми этими проектами стоит художник и философ Антон Беликов, еще недавно воевавший на СВО. «РГ» не упустила возможность поговорить с ним.
Антон, когда художники и философы берут в руки оружие?
Антон Беликов: Свое решение я принял после атаки украинских дронов на московский Кремль. Катался на сноуборде в горах, закрывал сезон и увидел это по телевизору. Я — коренной москвич, мой прадед уходил защищать город в составе ополчения. Москва — мой дом, моя малая родина. Какие еще нужны аргументы? Другая причина — гибель Даши Дугиной от рук украинских террористов. Мы с ней дружили. И для меня стало ясно, что бандеровские власти Украины воюют со всем русским народом. Такое нельзя прощать и забывать.
Где вы воевали?
Антон Беликов: Заключал контракт в Донецке. Пошел в сотую бригаду Первого Донецкого корпуса — эта бригада освобождала Мариуполь. Наше направление было — Марьинка-Красногоровка-Невельское. Задача была отодвинуть украинскую «стволку», чтобы она не доставала до центра Донецка. Мне на этом направлении довелось провести около 14 месяцев.
Вы среднего роста, в очках — и не очень похожи на былинного героя…
Антон Беликов: Ничего особенно геройского я и не совершил. Вот парни, с которыми служил, — герои. Первое время думал, что наша задача — продержаться, пока не придет Красная Армия, чтобы нахлобучить врагов. Через полгода понял, что Красная Армия — это мы и есть (смеется). Воюющая армия в основном из обыкновенных людей. Не так уж часто встретите там былинных чудо-богатырей. Человек работал на гражданке бухгалтером, а на войне в нем прорастает Воин. Воюют шахтеры, казаки, преподаватели, инженеры… Даже художники. Среди молодежи полно вчерашних геймеров, они и сейчас на дронах «летают». У них своя культура: аниме, стиль одежды, музыка. В метро такого встретишь — не подумаешь, что он с войны. А он герой, с орденами и медалями…
В Галерее на Трубной видел картину Вячеслава Лещева — боец стоит на крыше бронетранспортера, смотрит вдаль, а навстречу из тумана на коне как раз тот самый чудо-богатырь из прошлого. И подпись: «Прадед моего прадеда».
Антон Беликов: Это одно из ощущений, которые многие проживают на войне. Голос крови, ощущение единства с воевавшими предками. У нас в каждой семье герои. Блиндажи, траншеи, посеченные деревья, командиры, приказы, беспокойство о близких — все это на войне не образы со старых фотографий, это не просто поэзия: юные прадеды там будто незримо присутствуют рядом.
Библейские сюжеты тоже кажутся там реальностью, которая рядом? Это я уже о ваших донбасских работах…
Антон Беликов: Впервые оказавшись на Донбассе зимой 2016 года, я сделал там свой страстной цикл в руинах школы в поселке под Горловкой. Наверное, как первый стрит-арт художник, приехавший рисовать из большой России на возвращенные территории. Почему именно христианское искусство? Мне интересны вневременные, вечные сюжеты. И поэтому на моей работе, скажем, чудо Святого Георгия: вот он принуждает змия к миру в кулисах разбитых новостроек. Метафора подвига наших солдат.
И это вы создали на обычном планшете прямо на фронте?!
Антон Беликов: На полигоне, когда проходил штурмовую подготовку. В штурмовики в итоге не попал, но многое успел обдумать… Как это сделано? Тут генерация по предварительному эскизу. Эскиз загружается в нейросеть, нейросеть обрабатывает его и выдает свой вариант, дальше можно дорисовать и опять загрузить в нейросеть. И так пока не надоест. Художникам искусственный интеллект дал новый интересный инструмент.
На выставках, которые вы курируете, десятки подобных работ. Современное искусство не осталось в стороне от СВО?
Антон Беликов: Оно и не могло остаться в стороне. Но это очень специфическое искусство. Не пропаганда, не рефлексия (время не пришло), а отражение войны в виртуальной среде. Тень военного опыта, упавшего на современное искусство.
Многое вышло из околовоенной виртуальной среды, военных пабликов. Спецоперация давно стала субкультурой. Со своей музыкой, дресс-кодом, сленгом, со своими образами. И эти образы — не танки-взрывы-штурмы. Это артефакты солдатского сознания. Вот плакат, давший название выставке в Галерее на Трубной, — «Тут совсем не так, как в твоих розовых очках». Ведь общество действительно смотрит на солдат и на события СВО сквозь розовые очки своих представлений, воспитанных кино, книгами, рассказами. Реальность же иная: таинственнее и одновременно проще.
У Дмитрия Зарвы на плакате «Пушкин. Не промахнись» — первый поэт с вытянутым вперед револьвером. В кого он целится?
Антон Беликов: Пушкин — метафора русской культуры. Архетип русского духа. Неслучайно именно он стал мишенью для селянского украинства, неслучайно сносят его памятники там. Он ведь не только поэт, но и невольник чести — символ народа, готового и жизнь отдать за свою честь. Почти два века назад застрелил его ничтожный по своей сути человечишко. Но выходит, не убил. Жив Пушкин — потому его пытаются даже сегодня убивать. А он — скорее вынужден отстреливаться.
То есть этими своими проектами и выставками вы целитесь за Пушкина — в кого? Все в тех же наших внутренних «клеветников России»?
Антон Беликов: Я ни с кем не воюю в культуре. И вообще считаю, что по-настоящему культура ни с кем не борется и никого ни от чего не спасает. Это большая иллюзия думать, что культура что-то может поменять здесь и сейчас. Реальная власть культуры ощущается в поколениях. То, что делается сегодня — проявится еще не скоро. Это забег на очень дальнюю дистанцию. Все мы, сегодняшние, может, и не доживем. Но наше дело — сеять. Пожинать будут другие.
Значит ли это, что искусство не способно быть полезным сегодня? Конечно, нет. Художники, которых мы выставляем, помогают возвращенным регионам и армии не только своим творчеством — собирают средства на дроны, возят гуманитарку, читают лекции на Донбассе. Мы, проект «Русский Стиль», совместно с добрыми русскими людьми организуем благотворительные выставки, помогаем больницам, фельдшерским пунктам на наших возвращенных территориях. Вот палаты были в плохом состоянии, дуло из окон, мебели не было — а вот мы немного потрудились, и уже не течет крыша, новые окна, люди лечатся, поправляются. Это здорово видеть…
На какие деньги это удается?
Антон Беликов: Продаем картины, которые художники жертвуют для благотворительных выставок. Иногда объявляем сборы. Это идет на помощь… Сами же художественные выставки я финансирую из своих «военных денег», полученных за участие в СВО. Столичные выставки нам помогли сделать «Выставочные залы Москвы», предоставили площадки, поддержали с монтажом. Уже хорошо.
Есть конспирологи, которые считают: после пандемии коронавируса по всему миру пошла пандемия ненависти. Можете это объяснить с философской точки зрения?
Антон Беликов: Война в прежние эпохи была для тыла священной тайной, тишиной, шагами почтальона, несущего по лестнице письмо с фронта или похоронку на брата, отца, сына. «Ушел на войну» — это была констатация запредельного. «Погиб на войне» — замена святости в светской религии наших родителей, бабок и дедов. Советских русских.
Сегодня священной тишины больше нет. Нет фронта и тыла. Война воспринимается как сериал, как шоу. Потому что все происходит в прямом эфире. И маховик кровавых образов уже настолько раскручен, что остановить его теперь, боюсь, будет непросто.
Помните, в 2014 году в Горловке погибла молодая мама с младенцем? Ее еще назвали Горловской Мадонной. Тогда эта картинка убитых осколками от украинского снаряда вызвала шок у многих: не только у нас, но даже и на Украине. А посмотрите, что происходит сегодня. Соцсети просто требуют — все больше крови! По мне, это даже хуже жизни в розовых очках. Все эти видео повреждают психику гражданских сильнее, чем психику военных.
Странно — но ведь посттравматическое стрессовое расстройство обычно связывают только лишь с военными. Кстати, некоторые кинематографисты сейчас приступают к фильмам про ПТСР вчерашних фронтовиков…
Антон Беликов: Думаю, они не станут первооткрывателями. Осмысление ПТСР в кино началось еще лет сорок назад с фильма «Рэмбо». И наши зрители упустили в этом кино одну существенную деталь. Помните шерифа, который весь фильм изводит Рэмбо? В его кабинете в рамочке висят награды: шериф тоже ветеран-морпех, служил в Корее и тогда еще казался американскому обществу героем. А Рэмбо служил во Вьетнаме — и его уже по возвращении встречали как морального урода и головореза. Тут не конфликт с шерифом — тут конфликт фронтовиков разных поколений… И в фильме хорошо показано, что Рэмбо сделало таким само американское общество, тыл.
Можно, конечно, отмахнуться: это не про нас. Но на вопрос ветеранов спецоперации — «а за что мы воевали?» — обществу тоже придется рано или поздно отвечать. Добились мы тех целей, о которых думали? Армия и государство ставили задачи, а военные их выполняли. От того, как примет общество фронтовиков, зависит их дальнейшая жизненная траектория. Любовь, благодарность и понимание — вот что нужно возвращающимся с фронта. А еще им нужна работа. Большинство ветеранов — обычные гражданские, которые и воевали, чтобы жить потом спокойной справедливой жизнью.
Нам «синдром Рэмбо» не грозит?
Антон Беликов: Мне кажется, нужно больше таких программ и проектов, как «Время Героев». Президент Путин хорошо знает историю России и, конечно, знает, кто после Великой Отечественной восстановил страну, кто отправил Гагарина в космос, кто построил заводы и фабрики, кто написал большие книги и снял великие фильмы. Это все были так или иначе — ветераны прошедшей войны. Сегодня президент актуализирует опыт СССР, дает фронтовикам возможности для развития. Хочешь высшее образование — пожалуйста, хочешь работать во власти — добро пожаловать… Да, может быть, не все двери для фронтовиков сегодня открываются так широко и так быстро, как хочется, — но они открываются, и это видно. Уверен: это нужная, хорошая история.
