Феномен великой Плисецкой давно вышел за рамки балета. Остались и созданные специально для нее партии, и удивительная история ее любви с Родионом Щедриным, и многолетняя преданность ей кутюрье Пьера Кардена, и множество еще связанных с ней историй, и даже ее острые словечки — бесконечный шлейф большого человека с яркой судьбой.
Николай Ефимович — заслуженный журналист России, председатель Телерадиовещательной организации Союзного государства (телеканал «БелРос») — много лет общался с Майей Михайловной, выпустил книгу своих интервью с «Рыжим лебедем», снял двухсерийный документальный фильм «Майя Плисецкая, которую мы не знали», ставший лауреатом международного Ялтинского телекинофорума и Сочинского кинофестиваля «Победили вместе» (спецпремия имени Святослава Бэлзы — за лучший фильм о культуре). Сейчас он готовит к изданию первую подробную биографию Плисецкой в серии «ЖЗЛ».
Как случилось, что вы познакомились с Майей Михайловной?
Николай Ефимович: Я не балетный критик. Студентом — я учился на журфаке Белорусского госуниверситета — впервые увидел вживую балет, услышал оперу… Да, у меня нет музыкального образования, но про Плисецкую помню с тех времен. Все просто — как-то по телевизору давным-давно увидел репортаж в программе «Время» — был очередной юбилей Плисецкой, она стояла в кадре с золоченой трубкой — никогда я потом не видел ни этой золоченой трубки, ни золоченого телефона, ничего помпезного, ей претило все это. Но тогда она была в роскошном отеле, в изумрудном костюме, вся такая неземная.
Потом, много лет спустя, когда я допытывался у нее об этом репортаже, она так и не вспомнила, где его снимали. Однако мне запомнилось. Потом мне в руки попал альбом о Большом театре и Плисецкой — но все же она оставалась для меня далекой-далекой звездой. Невозможно было и представить, что я когда-нибудь с ней познакомлюсь. Тогда я заканчивал учебу в университете и ждал распределения в белорусскую районную газету. Так и случилось…
И все же — судьба вывела?
Николай Ефимович: Да, это было совсем в другие времена. В девяностые Плисецкая объявила, что уезжает в Мюнхен вместе с мужем, большим русским композитором Щедриным, — там их ждут дела, нотное издательство. Но в России они продолжали бывать. Году в 1994-м Имперский балет Гедиминаса Таранды, с которым тогда сотрудничала Майя Михайловна, приехал в Нижний Новгород. А там неплохой театр оперы и балета, старинный, даже лучше драматического. Я как собкор большой столичной газеты пошел на пресс-конференцию. Плисецкая была немногословна и явно не в настроении — но это была великая Плисецкая, сидевшая совсем рядом! По окончании подошел, на ходу придумал незамысловатую легенду, будто бы жена и дочь, ее поклонницы, домой не пустят без фото с Плисецкой — тогда еще не говорили «селфи». Она посмотрела своими невероятными глазами — и вдруг ответила: «хорошо». Уже фотографируясь, спросила, откуда я? Узнав, что из «Комсомолки», вдруг предложила: «А я бы вообще хотела поговорить с вами. Завтра. Вы идете сегодня на вечер?»
Билетов у меня не было, их было не достать — но она все решила. Тогда-то я впервые и увидел ее «Умирающего лебедя» — он завораживал. На следующий день приехал в гостиницу к Плисецкой. Она прочитала в нашей газете довольно «желтую» публикацию, в которой пересказывались слухи о якобы романе Щедрина и австрийской актрисы и оперной дивы Марии Шелл… Можно понять, что Майю Михайловну это задело: она не допускала даже тени подобных мыслей. Вообще потрясающий факт — как они с Родионом Константиновичем смогли — при двух таких взрывных характерах — прожить в любви больше пятидесяти лет… Но тогда, спасибо обстоятельствам, я гордо прошествовал мимо толпы поклонников прямо к Плисецкой…
Майя Михайловна — человек правды, она с этим родилась. Мы проговорили часа четыре — не только о публикации, взволновавшей ее. Подготовив интервью, отправился к ней уже в Москву: договаривались, что покажу текст. И пробыл полдня в их с Щедриным квартире — в том самом доме Большого театра, где сейчас уже музей-квартира.
Это была не последняя ваша встреча и беседа с ней — читала и правила она свои интервью благосклонно?
Николай Ефимович: Во всяком случае, внимательно. Обращала внимание даже на запятые. Стиль у нее удивительный. Сейчас, работая над книгой, в архиве перерыл все ее статьи — там есть невероятные находки. Например, журнал «Юность» заказывал ей статью «Быть счастливым» — к балету это не имело прямого отношения, но она писала, рассуждала. Причем так, что это и сегодня актуально… А в том первом интервью она в целом оставила все, как есть. Убрала лишь упоминание о своем давнем браке с Марисом Лиепой. Про Марию Шелл — известную актрису и звезду немецкого кино — рассказала: она друг семьи. Был даже случай: Плисецкой предложили возглавить балетную труппу в Риме, контракт заключило Минкультуры СССР, ее поселили в отеле — и заглянувшая к ней Мария Шелл возмутилась, что Плисецкая живет в таких условиях — и даже сняла для нее номер поприличнее. Плисецкая рассказывала и про то, как у Марии Шелл потом наступил период тяжелой депрессии, доходило до крайностей — все это Плисецкая не вычеркивала… С тех пор мы и стали общаться.
Шаг за шагом?
Николай Ефимович: И год за годом. Она дала свой мюнхенский телефон, и у нас уже были такие добрые отношения, что она могла просто позвонить: здравствуйте, Колечка, как дочка, где бывали, что смотрели. Наверное, это удивительно. Ну да, я совершенно не балетный человек, все беседы с ней были простыми человеческими разговорами. Но — со звездой. Как оказалось, не холодной — теплой.
Вы готовите книгу о ней, биографию великой балерины в серии «Жизнь замечательных людей»…
Николай Ефимович: Да, оказалось, что до сих пор о ней нет полноценной биографической книги — хотя, конечно, есть множество людей, близких к ней и — скажу, чтоб вам приятней было, — балетных знатоков и критиков. Недавно, скажем, вышла книга Вадима Верника — но и она построена лишь на его воспоминаниях о том, как он приезжал на пять дней с телевизионной группой в Финляндию во время ее гастролей в начале 90-х, не в самые радостные времена для нашей культуры. Тогда у него вышел телерепортаж, осталось много записей и впечатлений… Немало интересного и в недавно изданной книге Инессы Плескачевской. Словом, мне показалось, что для такой работы о балерине Плисецкой одних моих воспоминаний о встречах и разговорах с ней недостаточно, и я отправился в архив — в знаменитый Госархив литературы и искусства (РГАЛИ). Спасибо его замечательному директору Ольге Шашковой и ее невероятным сотрудникам, которые очень помогли в этой многомесячной работе.
И все-таки вы ведь не обойдетесь без своих воспоминаний?
Николай Ефимович: Конечно, ужасно жаль, когда видишь, как много остается неиспользованного — и интересного! На телевидении уже восемь лет, и понимаю, что за жесткой рамкой фильма, даже документального, остается больше заданного, все попытки героя разговорить, вывести на что-то сокровенное. Вот, например, известные слова Плисецкой: «Я не танцую балет, я танцую музыку». А что за ними?
На очередной ее юбилей понадобилась «Кармен-сюита». Оказалось, что в Москве знает партию только Настя Волочкова. Она была тогда в хорошей форме, прима Большого театра. Плисецкая стала репетировать с ней. Волочкова делала все вроде бы идеально — но не хватало чего-то. Чего? Химии, магии, ради которых люди ходят в театр и которые были всегда вокруг Майи Михайловны. И вот тогда Плисецкая — а она была очень нетерпелива — не выдержала и, несмотря на свой уже почтенный возраст — пошла показывать сама. И все — присутствующие ахнули. Она возникла будто ниоткуда — магия. Как призналась в нашем фильме Катерина Новикова, тогдашний руководитель пресс-службы Большого театра, «это был такой сексапил», который молодым балеринам и не снился!
Но передать в книге магию ее танца — непростая задача?
Николай Ефимович: Задача эта, кажется, самурайская — написать про великую балерину, о которой сказано если не все, то почти все, — что-то иное и важное. Полгода работы в архивах открыли просто море всего — и человеческого, и искусствоведческого. Вот кто-то принял ее Чайку и Кармен, а кто-то — категорически нет…
В архивах действительно есть письма возмущенных зрителей к Плисецкой?
Николай Ефимович: Да, я их читал, так прямо и писали: «Вы же великая балерина, что же вы порнографию танцуете?» Самое смешное, что она их сохранила. Зачем? Когда-то этими «зачем» я ее мучил много вечеров. Теперь, кажется, понимаю. Волны восхищения необходимы, но в какой-то момент становятся рутиной. Скучно, все превращается в ритуал и ускользает живое… Это живое и хранилось у нее в обширной переписке со зрителями. Писали ей самые разные люди, узнавали как-то ее адрес. Кто-то знал ее маму Рахиль Михайловну, пока она была жива, — и через нее тоже передавали письма.
Это и есть — народная любовь?
Николай Ефимович: Причем без всякой иронии — и стремительная, такая, кажется, сегодняшним кумирам соцсетей на час и не снилась… О Плисецкой, конечно, писали, хотя с самого начала у нее случались трения с верхами всех мастей и уровней. Когда Плисецкая окончила хореографическое училище и ее взяли в театр, она неслась на крыльях: теперь-то наконец — взлечу? Но ее поставили в кордебалет. Она пошла к дяде, знаменитому и авторитетному Асафу Мессереру, выяснять, в чем дело. Мессереры и Плисецкие — они все по характеру такие. Их короткий диалог остался в истории: «Но я никогда не танцевала в кордебалете!» — «А теперь будешь!».
И она начинала с кордебалета — хоть и очень быстро выросла.
Однажды «Огонек» сделал на разворот фоторепортаж с репетиции и обложку с юной балериной Майей. И все, Плисецкая свела с ума страну — и тех, кто был в театре, и тех, кто никогда еще не бывал. Ей стали писать солдаты, учителя, заключенные, штукатуры, водители. Не только восхищались роковой красавицей — стихи писали. Обращались за практическим советом. Как попасть на ее спектакль в Большой театр? И даже всерьез — как жить? Некоторые писали по многу раз, просили фотокарточку с автографом. Причем не только советские читатели — писали из Европы. Что меня изумило — она многим отвечала, вступала в переписку — это видно по письмам тех, кто ей писал.
Да ведь у нее времени вечно не было?
Николай Ефимович: Бог знает, где она брала время! Но письма писать любила. Василий Катанян, сын Катаняна-старшего, мужа Лили Брик, однажды познакомился с Майей — и какая у них началась удивительная переписка! Он первым сделал о ней документальный фильм. На этот его фильм о Плисецкой — с громадной афишей на кинотеатре «Художественный» — зрители просто валом валили… Большая часть личной переписки Плисецкой, которая находится в РГАЛИ, до сих пор закрыта. Это решение Плисецкой и Щедрина, их законное право. Они по отдельности сдавали свои бумаги в архив — а часть архива оставили в Берлине. Как многие из нас, были уверены — у немцев-то точно ничего не пропадет.
Берлинский архив я не изучал, но есть подозрение, что самое интересное все-таки у нас — в Бахрушинском и в РГАЛИ. Например, Майя Михайловна всю жизнь вела дневники. Есть даже школьные дневники и рисунки — я их просматривал.
Чем-то похвастаете?
Николай Ефимович: Вот, например, могу показать фото. Смотрите, это знаменитые фарфоровые гвоздики, подаренные ей Робертом Кеннеди. Они, кстати, в один день родились — 20 ноября. Между ними была взаимная симпатия, ничего другого… А вот ее последние пуанты. А вот подлинный реквизит Кармен — маска, роза, кастаньеты, использовавшиеся во время спектакля. А вот ваза, подаренная Лилей Брик — Щедрину с подписью: «Пей, да дело разумей. Робику от Л». Оказалось, настоящее имя Родиона Константиновича Щедрина другое, в детстве его назвали Робертом. Хотя документальных подтверждений этому пока что не нашел… Одно могу точно пообещать: в книге (все-таки ЖЗЛ — прославленная серия!) будет много неожиданного и сверхинтересного. Такой Плисецкую многие точно не знали.
