График съемок в тот день 2016 года был беспощадным, пришлось уговаривать известную балерину Аллу Осипенко принять нас поздним вечером.
— Хорошо, я засыпаю к ночи. В 22 часа для меня удобно, — сказал красивый интеллигентный — как из советского кино — голос в трубке.
Но к десяти мы только въехали в город. Пока плутали по переулкам Васильевского, пока бегали по закрытым дворам в поисках нужной парадной, уже перевалило за полночь. Добрые люди в такое время не звонят, но мы — журналисты. Набираю номер, жду резкий отказ.
— Да-да, ребята, поднимайтесь. Мы же договаривались, — спокойно отвечает Алла Евгеньевна.
Ладно, идем.
Миновав несколько лестничных пролетов, оказываемся у массивной двери. За ней — небольшого роста пожилая женщина. Седые короткие волосы, широкие очки, за стеклами — глубокий взгляд все повидавшего и все пережившего человека. Женщина широко улыбается.
— Заходите, заходите, ребята. Вы уж простите, я не стала наряжаться.
Она еще извиняется!
Осипенко действительно встречает нас не как страдающая звездностью артистка. Ни тебе шляпки, ни помады, ни роскошного платья. Вместо этого скромная кофточка, платочек на плечах и домашние спортивные штаны.
Простота царит и в обстановке маленькой квартиры. В гостиной бросаются в глаза старинное трюмо с креслом и увешанные фотографиями стены. На них история двух знаменитых русских фамилий — Боровиковских и Сафроницких. Поэты, художники, пианисты… А вот их потомок Алла Осипенко с великими партнерами: Джон Марковский, Барышников, Лиепа.
— Да, Алла Евгеньевна, богатая у вас жизнь, — восхищаюсь, разглядывая снимки разных лет.
— Бог дал мне способности, Бог дал мне семью, Бог дал мне моих замечательных партнеров…
— Вы так часто говорите «Бог дал», Алла Евгеньевна. Вы верующая? — мой взгляд падает на несколько образов в углу комнаты и на трюмо.
— Конечно! Я верю в Бога! — слышу ответ.
И дальше звучит фраза, после которой оговоренную заранее тему интервью (кино и балет) пришлось срочно менять.
— Меня крестили в 1937 году…
— Да-да, это был 1937-й год, — ловит шок в моих глазах балерина. — Год, когда расстреляли моего дядю, когда — ой (Осипенко проводит ладошкой с плеча до локтя, как бы прогоняя мурашек), — когда каждое утро мама вставала и включала репродуктор, а там передавали, что такого-то и такого-то «приговорили к расстрелу, сегодня приговор был приведен в исполнение». А это были знакомые, а иногда и очень близкие знакомые. Это, конечно, тяжелый период, да что говорить!.. Отца моего посадили в тот лагерь, где он был замначальника, и он просидел достаточно долго.
И как же вас решились крестить? Такой известной семье, в случае чего, не простили бы это…
Алла Осипенко: Долго не решались. Меня крестили уже большой девочкой. В 5 лет.
Значит, вы помните свое крещение?
Алла Осипенко: Очень хорошо помню. Дело в том, что у дедушки моего был друг — священник, Евгений Григорьевич Курковский, он жил в местечке Лисий Нос. Туда меня и повезли, никому ничего не сообщая и не говоря. И в его доме, в небольшой избенке рядом с церковью, крестили. Помню, посадил меня, огромную уже девчонку, в купель, а когда нужно было мне волосы остричь, то ножниц у батюшки не оказалось. И я, взрослая девица, сидя голой в купели, говорю: «А я знаю, где ножницы лежат, я вам сейчас принесу». Все рассмеялись! Так что мое крещение было, можно сказать, с чувством юмора. Теперь дача у меня в тех местах, я каждый раз свою крестильню проезжаю, вспоминаю тот день.
Только по-настоящему любящие родители могли решиться рискнуть всем ради крещения ребенка. Сегодняшним семьям, боюсь, благополучие и безопасность ближе духовности…
Алла Осипенко: Тогда другие семьи были, понимаете, и не только про степень религиозности говорю, с этим-то всё ясно. Но тогда по-другому воспитывали даже. И меня по тем старорежимным традициям воспитали.
А что это за традиции?
Алла Осипенко: Это удивительная требовательность каждого человека к себе. Других детей, возможно, и не воспитывали так, а мне всегда говорили: «Ты должна уметь ответить за все свои поступки, ты не должна быть ленивой». Бог подарил мне маму, которая была очень строга со мной, так сказать, спуску не давала, приучала меня к труду.
А отношения какие были в старых семьях! Когда идешь вечером в гости к родне, просто посидеть, выпить чаю, поговорить… Тогда все общались семьями. К нам приезжали мамины двоюродные братья, сестры, приезжали, чтобы просто с бабушкой поздороваться. Навестить ее. Это были совсем другие общения, чем сейчас.
Что же стало с русской семьей?
Алла Осипенко: Это невозможно точно объяснить, одним словом, — тогда была другая культура. Сейчас у меня таких традиций тоже нет, поэтому я смело говорю об этом. Я не осуждаю других, я себя осуждаю. Не умеем, разучились, не знаем, каким образом создать семью такой интеллигентности, как раньше.
— В жизни бывает счастье, — продолжала Осипенко, угощая нас черным чаем на крохотной кухне, — но в жизни бывают и несчастья, которые невосполнимы ничем другим. Я потеряла сына. Поэтому я не могу быть счастливой. Но довольна ли я тем, как сложилась моя судьба? Да. Во всяком случае я максимально реализовала способности, данные Богом. На меня ставили балетмейстеры, это очень важно, потому что одно — когда тебя вводят в спектакль, и совсем другое — когда на тебя ставят. И кто ставит! Не буду перечислять, но возьмем Григоровича — он действительно ставил свои спектакли на меня. Почему? Вероятно, Бог, мама и папа создали хорошую фигуру, всех интересовал во мне, может быть, не мой талант, просто фигура подходила к балету. Спасибо и за это.
…От Осипенко мы выходили глубокой ночью. Напоследок артистка посетовала на время года. Под временем года она понимала наш век. «Время года какое-то темное, в мире творится что-то темное, не знаю, какая-то напряженка существует». И, прощаясь, добавила: «Идите на свет».
