Инга БугуловаИногда время само выбирает авторов. Кажется, именно так случилось с Николаем Эрдманом — за последний год его имя вдруг уверенно обжилось на афишах, превратив некогда опального драматурга в одного из самых востребованных современной сценой. Вслед за премьерой Владимира Панкова в Et Cetera свою версию «Мандата» поставил Сергей Женовач. Теперь «Студия театрального искусства» — единственный театр, где идут обе знаменитые эрдмановские пьесы (в том числе «Самоубийца», вышедший здесь в 2015 году).
На первый взгляд «Мандат» — история о приспособленцах. И это, конечно, верно: картина на стене, которую в нужный момент можно повернуть выгодной стороной — если в гостях люди приличные, то вот вам «Вечер в Копенгагене», а если большевики — Карл Маркс (именно так и поступает семейство Гулячкиных), — становится сквозным образом спектакля. Героев режиссер, собственно, и помещает в этакую галерею — вместо стен их квартиру разделяют выдвижные стеллажи с произведениями искусства на любой вкус: тут и «Верую, Господи, верую», и «Черный квадрат», и Ленин вперемежку с цветочными натюрмортами, «Купанием красного коня», портретами императорской четы… В общем, идеальный вариант найдется для каждой жизненной ситуации.
А ситуации теперь случаются мало ли какие — время-то новое! Мириться с ним, правда, герои пьесы отчаянно не хотят: «Тамарочка, погляди в окошечко, не кончилась ли советская власть!» — «Нет, кажется, еще держится». — «Ну что же, Тамарочка, опусти занавесочку, посмотрим, завтра как».
Надежда Петровна Гулячкина (Ольга Калашникова) так и грезит тем, когда же наконец «наступит это старое время», но и в теперешнем надо как-то крутиться — свою дочь Вареньку (Екатерина Чечельницкая) она сватает к сыну состоятельного Олимпа Сметанича (Алексей Вертков). А тому, в свою очередь, нужно приданое — «свой коммунист» в семье для отвода глаз. Это, уверен он, обезопасит богатство и его самого. Чтобы сватовство состоялось, мать уговаривает наскоро вступить в партию сына Павла (Сергей Аброскин). Тот поначалу с ужасом отказывается, но потом вдохновляется идеей, да так, что не может остановиться. Превращение в человека, в чьих руках хоть мало-мальская власть, кружит ему голову — Павел на каждом шагу теперь кричит: «Молчать! Я партийный!», повергая окружение в шоковое состояние. А уж когда у него появляется мандат…
Заигрывается и кухарка Гулячкиных Настя (Елизавета Кондакова) — совершенно гоголевские повороты сюжета приводят к тому, что ее принимают за чудом выжившую царевну Анастасию Николаевну Романову (а возвращения монархии герои ждут как чуда, все пытаясь спасти «то, что в России от России осталось»). Та, начитавшись романов, и не против — когда ее еще будут носить на руках? Но очень важно, что и Павел, и Настя становятся этими «перевертышами» не по своей воле — над ними властвуют обстоятельства. Маленький человек — еще одна тема «Мандата», и тем она выпуклее, чем внимательнее ты всматриваешься в ряды картин на сцене: все они — молчаливое шествие сменяющих друг друга эпох. И на фоне этого вечного шествия свою судьбу суетливо пытаются сложить те, кто живет здесь и сейчас.
Но остается ли хоть кто-то в эпоху перемен и всеобщей растерянности настоящим, возможно ли это? Именно этот вопрос ставит точку в спектакле, его задает Сметанич. Задает с болью, потому что, встав за портрет императора, как за трибуну, он только что вещал о непререкаемой роли интеллигенции в судьбе России, болел душой за землю-матушку (на самом деле — за свои собственные наделы, которые национализировали), а как закричали, что идет полиция, портрет государя быстренько развернул…
Пьеса на самом деле заканчивается чуть иначе, но Сергей Женовач делает акцент именно на этом — настоящие ли мы сегодня? Есть ли в нас смелость? Ведь Павел, как потом выяснится, в партию вступить побоялся, а мандат нарисовал себе сам. Ведь сын Сметанича Валериан (Глеб Пускепалис) на вопрос, верит ли он в Бога, отвечает: «Дома да, на службе нет». Ведь везде это бесконечное — «Лавировать надо, лавировать!»
Остается ли во времена общей растерянности хоть что-то подлинное? Возможно ли это?
Вообще, буквального следования тексту в спектакле нет — постановочная команда изучала черновики Николая Эрдмана и тот вариант, в котором уже похозяйничал Всеволод Мейерхольд (он первым поставил пьесу). Что-то убирали, что-то, наоборот, возвращали — получилась сценическая редакция театра. Но то, что драматург сегодня современен, подтверждает реакция публики — зал смеется без остановки почти весь спектакль. Прекрасно чувствуют себя в пространстве «Мандата» и артисты — и с текстом, и друг с другом они обращаются легко, играючи.
А в антракте ансамбль «родственников из рабочего класса» (они необходимы для новой жизни, как и «свой коммунист») перемещается со сцены в фойе, где с упоением поет про то, что «цыпленки тоже хочут жить». Вот только как жить? Эта всеобщая растерянность, с которой все начиналось, сохранится до конца действа.
