Валерий КичинНа Выборгском фестивале — премьера фильма Светланы Филипповой «Лиссабон». Тень Чехова и здесь жива: Лиссабон в фильме не появится, как не свершится мечта сестер Прозоровых «В Москву! В Москву!».
И все-таки как важна хорошая школа! Светлана Филиппова ее прошла в анимационном кино, где она в числе ведущих мастеров. Свой игровой дебют она осуществила в Екатеринбурге на студии «29 февраля» под продюсерским крылом Алексея Федорченко и Дмитрия Воробьева. Фильм касается проблемы, которую в итальянском кино именовали «некоммуникабельностью».
В семье разлад: Миша ушел, Анна осталась с сыном, дочкой и собакой. Разлад, но не разрыв: Миша ходит в свой старый двор подглядеть, что там в семье, сын Иван подсматривает за отцом — не вернется ли; связи не оборваны и болят. Но те, кто ждет хеппи-энда, не дождутся: это не история с началом и концом, а редкое у нас кино состояний. Оно наблюдает, что в такие времена происходит с людьми, как себя ведут, о чем разговаривают, что думают о будущем… И это способно захватить: в фильме есть вкус вдумчивой литературы, только написанной почти без текста — кинокамерой.
Те, кто ждут хеппи-энда, не дождутся: это не история с началом и концом, а редкое у нас кино состояний
Редкий случай идеального кино: больше всех нам расскажет изображение. Камера статична, и завораживает то, что зовут внутрикадровым монтажом: движение персонажей, их молчание, их поступки, часто алогичные, хаотичные, вздорные. И то, что происходит на втором и третьем планах, — там идет копошение жизни, увиденной художником — концентрированной, оборванной, часто странной. В этой жизни может идти дождик, а герой будет невозмутимо рассматривать книги, разложенные для продажи, и они не намокнут. Там можно фигурально застрелить человека — и никто не заметит. Там мысль может обернуться действием, а действие происходит не то на пленэре, не то в городе, не то на даче, не то в многоэтажке — но в нашем узнаваемом мире: вот замызганный подъезд, а вот очаровательный бережок с утками. Как и отметила Филиппова в интервью, Екатеринбург оказался очень киногеничен: из городских пейзажей извлечены уголки, способные создать свою уникальную среду.
Аура фильма — воздух жизни, зависшей в неопределенности: когда «все смешалось в доме», герои не знают, о чем говорить и что делать. Поэтому говорят что-то незначительное и ничего существенного не делают. Анна у Марии Смольниковой — типичные 33 несчастья: все время падает на ровном месте, обрушивает мебель — живет как в тумане. Ушедший муж Миша (Олег Ягодин) непонятно чем занят в перерывах между нелепыми появлениями в своем бывшем доме. Сцена в ночном авто безумна в своей неказистости: люди не понимают, чего хотят — обнять или избить, ими движет дух противоречия — «люблю» и «ненавижу» слились и очень устали, до безразличия.
Это состояние буйной апатии оказывается настолько типичным, многообразным и живописным, что смотришь не переводя дыхания. А главной жертвой оказывается семнадцатилетний Иван — вот где душевная драма. У матери новый ухажер — двухметровый Борис (Иван Орлов), Варе маячит Лиссабон, песик ест арбуз и ждет, когда вернется хозяин. А Ивану плохо, подростковое упрямство зашкаливает. Застукав отца лежащим во дворе на скамейке, не поинтересуется — спит или уже умер. В этой роли дебютант Степан Харченко сражает органикой — не играет, а проживает роль так искренне, словно он и есть — всеми брошенный Иван, который пытается осознать свое новое положение и к нему привыкнуть.
Оператор Андрей Найденов работает в тандеме с режиссером-художником: черно-белый кадр выразителен, как в графике, и достоверен — как в жизни. Композиции как бы случайны, но до миллиметра выверены. На периферии всегда что-то происходит, в кадр обязательно кто-то войдет — посторонний, но необходимый здесь и сейчас. Таким искусством симфонического изображения обладали немногие: Алексей Герман-старший, Кира Муратова, с которой в манере Филипповой много общего. Ее так же завораживают причуды бытия — вот эти странные танцы у ночного костра под лунатические ритмы словно бы на лесной опушке — как в космосе.
И нельзя не сказать о музыке Андрея Карасева: написанная в классических традициях, она конгениальна этой самодовлеющей меланхолии, этой атмосфере с выкачанным кислородом, внося мелодию ностальгии.
По-моему, состоялся очень обнадеживающий дебют — дебют мастера в новом для него пространстве большого игрового кино.
