У заправских театралов есть минимум два повода пойти на этот спектакль в Театр Моссовета. Первый — это ее режиссер. Владимир Кузнецов из Владимирского театра драмы, триумфатор последней «Золотой маски»: его «Черные доски» по рассказам Владимира Солоухина названы лучшим спектаклем, а сам он — лучшим режиссером.
Второй повод — сама пьеса. «Нашествие» советский классик Леонид Леонов писал в первые годы Великой Отечественной войны, и сразу после публикации в «Новом мире» ее расхватали театры. Труппа Моссовета во главе с легендарным Юрием Завадским откликнулась на военную драму Леонова одной из первых. Поставили ее в эвакуации в Алма-Ате, а затем благополучно перенесли на столичные подмостки.
И вот теперь — долгожданное возвращение. Повод — 80-летие Победы. Но, может быть, и не только этот…
«Нашествие» играют на моссоветовской Сцене под крышей. Зрительные ряды стоят не в ширину зала, а в длину. Точно по такому же пути недавно пошел Театр музыки и поэзии Елены Камбуровой в спектакле «Петербург-Петроград-Ленинград». Там напротив зрителя выстраивалась широкая панорама набережной Невы — здесь перед глазами не менее широкая галерея с арками. Такие часто можно встретить в среднерусских городах — как раз в одном из таких городков и происходят в пьесе все события.
Город накануне вторжения немцев. Все, кто хотел уехать, уехали — крысы, и те исчезли. Семья уважаемого в округе врача Ивана Тихоновича Таланова осталась: сам доктор, его жена, дочь — учительница местной школы, здесь же их нянька с внучкой Аниской… Эта девочка, только недавно приехавшая из оккупированной теперь деревни, пока единственная, кто на себе испытал все «благородство» высшей расы — захватчиков. Теперь она сходит с ума, повторяя рассказ о том, что сделали фашисты с ней и с другими девушками в их селе.
Домой возвращается из четырехлетнего заключения и единственный сын врача — Федор. За что сидел? В первых постановках, а также в вышедшем следом за ними, в 1944-м, фильме режиссера Абрама Роома вскользь проговаривается бытовая версия — кого-то приревновал, чуть не убил. Но стенограммы худсоветов помнят, как на обсуждении военкор и писатель Константин Симонов вдруг огорошил всех — не мог Леонов задумать пьесу про банального уголовника! «Это был репрессированный по политическим моментам человек».
Знатоки истории — а кто у нас ее не знает лучше всех — могут спросить: неужто же Леонов, при живом-то Сталине, вывел вдруг героем этого безвинного «врага народа»? Удивитесь, но в еще 1939-м у Леонова в пьесе «Метель» говорилось о «большом терроре» настолько откровенно, что во время «перестройки» девяностых многим и не снилось. Эта самая «Метель» шла в нескольких театрах, в августе 1940-го даже попытались выдвинуть ее на Сталинскую премию… Все-таки мы многого не понимаем про те времена: они куда сложней, чем кажутся теперь. Успех той пьесы кто-то автору простить не захотел, очень кого-то зацепило — вот и в сентябре того же предвоенного года разом прикрыли все постановки, и газеты разразились приговорами: у автора — «всё клевета».
Леонова не посадили — только напугали. И в «Нашествии» уже он осторожничал. Лишь по характеру героя — дерзкому, обидчивому, лишь по некоторым репликам («сынок-то меченный») — зритель мог о чем-то догадаться.
Новое «Нашествие» в Театре Моссовета смело превращает Федора в «политического», но — это важно — не «жертву». Так до конца он и не скажет — что такого натворил, кому что ляпнул? Что дала режиссеру Владимиру Кузнецову эта головоломка — тут прямого ответа не найти. Возможно, он скрывается в арифметическом примере: сестра героя пьесы пишет на школьной доске: 37 + 4 = 41. Это же пример, который не все решили для себя до наших дней…
«Мне было важно, — объясняет режиссер, — что перед лицом фашизма Федор понимает: нужно перечеркнуть все прошлые обиды, потому что главнее всего теперь — Родину защитить».
Обиды… Вокруг них — обид и на страну, и друг на друга — в спектакле Кузнецова всё построено. Вместе с немцами (на некоторых — латные доспехи крестоносцев) в оккупированный город возвращается и белый эмигрант, бывший купец Николай Фаюнин. Он ненавидит большевиков — они сгноили в лагерях его сына, лишили его положения и денег. Фаюнин шастает между железными немцами с макетом Архангельского собора Московского Кремля и на голубом глазу готов заверить всех: вот эти избавители от красных принесут России свет. Глупец, изменник — кто он?
Купец Фаюнин и кресты с соборов продал, и загнал себя же в угол… Всё он понял — и с садистским удовольствием подстроил так, что Талановым пришлось прилюдно откреститься от родного сына, выбравшего для себя, не месть, а честь. И Родину.
А что такое Родина? В одной из первых сцен есть мизансцена, напоминающая съемки общего семейного фото. Прием не нов, но расставляет все акценты. Дальше тема «возвращения блудного сына» занимает режиссера все больше: вот он, как на гравюре Доре, боится подойти к отцу — а вот уже откровенная аллюзия на картину Рембрандта… Федору дороги отношения с отцом, в этом ключ к пониманию всей пьесы, уверен режиссер. «Потому что в конечном итоге важно то, кем мы являемся для своей семьи, — говорит Кузнецов. — С семьи начинается Родина. С нее начинается невозможность предательства».
Что же Талановы? У них своя обида: не могут простить Федора — запятнал репутацию семьи, из заключения не написал ни строчки, а, вернувшись, кинулся с упреками на всех, включая жениха сестры — председателя райсполкома Колесникова. Сестра Ольга Таланова с Колесниковым станут партизанами — и Федора с собой не возьмут: «Зря зашёл, наследил только».
Ни у кого в этом доме не хватает любви на прощение.
Кажется, что режиссер к отцу и матери Талановым безжалостен — забитые и нерешительные интеллигенты. При их молчаливом согласии вместо красного знамени на дом повешена теперь табличка «Торговый домъ купца Фаюнина». У них на глазах насилуют, пытают и убивают горожан. С ними откровенничают «бывшие русские» — мечтавшие, чтоб немцы поскорей убили Сталина… Талановы в ответ мычат невнятно, муж канючит бесконечно: «пришей же мне, милочка, вешалку, наконец». Все это на фоне надписи на школьной доске — к приходу оккупантов: «Добро пожаловать».
Чем ближе финал, тем гротескнее — дом Талановых режиссер превращает в сущий ад. И когда, кажется, что ничего их уже не спасет, — сын Федор совершает подвиг: он идет на казнь вместо Колесникова, жертвует собой ради всех них.
… Под крышей театра висят три шинели — Федора и двух партизан. Каски поверженных «рыцарей света» кучкой у подножья Голгофы. Здесь же Талановы — прозревший отец и нашедшая сына мать. «Он с нами…»
Нужен сегодня такой библейский разговор о войне и семье? Получилось ли у Кузнецова не сфальшивить? Мне показалось: получилось. Хоть и режет слух — когда проговариваются в микрофон авторские ремарки Леонида Леонова. Или когда все в тот же микрофон читаются стихи Сергея Михалкова «Спать легли однажды дети»…
Помогает режиссеру блестящий актерский ансамбль. Прежде всего, Алексей Трофимов в роли Федора Таланова и Владимир Прокошин, играющий Фаюнова. Помните, как Борис Плотников и Анатолий Солоницын гениально воплощали «свет и тьму» — Сотникова и следователя-полицая в последнем фильме Ларисы Шепитько? Здесь то же восхождение — актеры поднимаются на тот же уровень.
Так что имейте в виду: ближайший показ «Нашествия» в Театре Моссовета — 29 июля.
